Смертный бессмертный
16 июля 1833 года. – Нынче памятная годовщина: завершился мой триста двадцать третий год!
Вечный Жид? – разумеется, нет. Более восемнадцати столетий пронеслось над его головой. В сравнении с ним я совсем юный бессмертный.
Только бессмертен ли я? Триста лет и три года день и ночь задаюсь этим вопросом – и не могу найти ответ. Сегодня я обнаружил в своих каштановых кудрях седой волос – верный признак старения. Но, быть может, предыдущие триста лет я просто его не замечал? Случается ведь, что люди и полностью седеют, не достигнув двадцати.
Расскажу свою историю – и пусть судит читатель. Расскажу, чтобы скоротать несколько часов долгой, бесконечно долгой и утомительной вечности. Вечность! Возможно ли это – жить вечно? Я слыхал о том, как жертва колдовства, погруженная в зачарованный сон, век спустя просыпалась бодрой и свежей; слыхал и о Семерых Спящих [83] – что ж, когда спишь, бессмертие тебя не тяготит; но это бремя нескончаемого времени, эта томительная скука бесконечно тянущихся часов! Как счастлив был сказочный Нурджахад!.. [84] Впрочем, вернемся к моей истории.
Весь мир знает Корнелия Агриппу. Память о нем бессмертна так же, как и я, обретший бессмертие благодаря его искусству. Слыхал весь мир и о его ученике, что однажды, в отсутствие учителя, нечаянно вызвал демона и был им погублен. Слухи об этом происшествии, истинные или ложные, принесли прославленному философу немало бед. Все ученики в один день его покинули, разбежались и слуги. Не осталось никого, кто мог бы, сменяя учителя, поддерживать негаснущий огонь в очаге или, пока тот занят чем-то другим, наблюдать за изменением цвета снадобий в колбах. Эксперимент за экспериментом оканчивался неудачей, ибо одной пары рук для работы не хватало; и духи тьмы смеялись над ученым, неспособным привлечь к себе на службу ни единого смертного.
В то время я был очень молод, очень беден и безмерно влюблен. Уже около года я пробыл в учениках у Корнелия, но во время того происшествия был в отъезде. По возвращении друзья умоляли меня не возвращаться в жилище алхимика. Слушая их жуткую историю, я дрожал как лист; второго предупреждения мне не потребовалось, и когда явился Корнелий и предложил полный кошель золота за то, чтобы я остался под его крышей, мне показалось, что сам Сатана искушает меня. Зубы у меня застучали, волосы встали дыбом – я бросился бежать так быстро, как только позволили трясущиеся колени.
Неверными шагами направился я туда, куда влекло меня каждый вечер вот уже два года – к тихо журчащему роднику чистой живой воды, возле коего темноволосая девушка не сводила сияющих глаз со знакомой тропы, ожидая моего появления. Не припомню дня и часа, когда бы я не любил Берту: с младенчества мы жили рядом и играли вместе; родители ее, как и мои, были люди небогатые, но достойные – и наша взаимная привязанность их только радовала. В недобрую годину трехдневная лихорадка унесла ее отца и мать, и Берта осталась сиротой. Она могла бы найти приют под нашей крышей, но, к несчастью, старая хозяйка близлежащего замка, богатая, одинокая и бездетная, пожелала сделать ее своей воспитанницей. С тех пор Берта ходила в шелках, обитала в мраморном дворце и казалась избранницей судьбы. Но и в новом своем положении, и среди новых знакомцев Берта оставалась верна другу своих прежних, более скромных дней: часто посещала она домик моего отца, а когда ей запретили ходить к нам, стала гулять в соседнем лесу и встречаться со мной тайно у источника.
Часто Берта уверяла, что благодарность новой покровительнице не превосходит и никогда не превзойдет для нее святых уз, связующих ее со мной. Однако я был слишком беден, чтобы жениться, а она начала уставать от тайных свиданий и постоянных домашних попреков. Дух ее был горд и нетерпелив; препятствия, не позволяющие нам соединиться, рождали в ней гнев. Теперь мы встретились после долгой разлуки: в мое отсутствие она не находила себе места, а теперь принялась горько жаловаться и едва ли не упрекать меня за бедность.
– Я беден, но честен, – вырвалось у меня, – а будь иначе, мог бы скоро разбогатеть!
Это восклицание породило тысячу вопросов. Я боялся испугать ее, раскрыв правду; но она вытянула из меня всю историю, а затем, смерив презрительным взглядом, воскликнула:
– Притворяешься влюбленным, а сам боишься встретиться лицом к лицу с Дьяволом ради меня!
Я отвечал, что страшусь лишь одного на свете – оскорбить ее; а она снова и снова заговаривала об обещанной мне богатой награде. Наконец, ободренный и пристыженный, ведомый любовью и надеждой, смеясь над своими былыми страхами, быстрым шагом и с легким сердцем я вернулся к алхимику, принял его предложение и немедля приступил к своим прежним обязанностям.
Прошел год. У меня завелись деньги, и немалые. Привычка развеяла мои страхи. Поначалу я был постоянно настороже, однако нигде не примечал и следа раздвоенного копыта, и ни разу вой и визг демонов не нарушил ученую тишину нашего жилища. По-прежнему я тайно встречался с Бертой, и передо мной брезжила надежда – надежда, но не совершенная радость; ибо Берта полагала, что любовь и спокойствие – враги, и делала все, чтобы в моем сердце они не соседствовали. Душой она была мне верна, но в обхождении сущая кокетка, а я ревнив, как турок. Тысячью способов она задевала и унижала меня, но ни разу не признала себя неправой. Она доводила меня до безумной ярости, а потом вынуждала молить о прощении. Порой ей казалось, что я недостаточно покорен; тогда она угощала меня историей о каком-нибудь сопернике, которому благоволит ее покровительница. Вокруг нее толпились поклонники: веселые, богатые, одетые в шелка. На что мог надеяться в сравнении с ними бедный ученик философа?
Однажды Корнелий задал мне столько работы, что я не смог, как надеялся, вырваться на свидание. Он затеял какой-то грандиозный труд, и мне пришлось день и ночь поддерживать огонь в печах и следить за химическими препаратами. Напрасно Берта ждала меня у родника. Гордый дух ее воспламенился от такого пренебрежения; и когда я наконец урвал несколько минут из времени, отведенного для сна, и бросился к ней в надежде на утешение – она встретила меня гневно и презрительно, изругала и прогнала прочь, поклявшись, что отдаст свою руку кому угодно, но не тому, кто ради нее неспособен быть одновременно в двух местах. Она мне еще отплатит!.. Так и вышло. Из своего угрюмого пристанища я слышал, как она скакала верхом в сопровождении Альберта Хоффера. Этого Хоффера привечала ее покровительница; я видел, как все трое блестящей кавалькадой промчались мимо моего закопченного окошка. Кажется, кто-то произнес мое имя; за сим последовал издевательский смех, и темные глаза Берты презрительно сверкнули в сторону моего окна.
Ревность охватила меня и наполнила грудь обжигающим ядом. То я лил потоки слез при мысли, что никогда не назову Берту своей, то проклинал ее тысячью проклятий за непостоянство. Однако мне по-прежнему приходилось ворошить угли для алхимика и наблюдать за изменениями его непостижимых зелий.
Три дня и три ночи, не смыкая глаз, Корнелий наблюдал за своим перегонным кубом. Превращение шло медленнее, чем он рассчитывал; несмотря на нетерпеливое ожидание, сон тяжелил его веки. Вновь и вновь нечеловеческим усилием он стряхивал дремоту – вновь и вновь овладевала она его сознанием. Наконец он задумчиво оглядел свои тигли.
– Опять не готово, – пробормотал он. – Неужто пройдет еще ночь, прежде чем процесс завершится? Винци, ты бдителен – тебе можно доверять, – и ты спал, мой мальчик, ты спал прошлой ночью. Взгляни на этот стеклянный сосуд. Жидкость, что содержится в нем, нежно-розового цвета: едва она начнет менять оттенок, разбуди меня – а до тех пор я посплю. Сперва она побелеет, затем начнет испускать золотые искры; но не дожидайся этого, разбуди меня, как только поблекнет розовый цвет.