– Я не оскорбляю вас, – повторил Шомон, – я вас спасаю. С госпожой я не в ссоре; страшиться меня стоит только тиранам. Без сопровождения вы здесь не в безопасности. Не зли меня, бесчестная обманщица: я обещал госпоже, что она уйдет невредимой, но ты – ты здесь в моей власти!

Фанни ощутила на дне charette яростное движение, и это пробудило в ней худшие страхи.

– Так схвати меня! – вскричала она. – Делай со мной, что пожелаешь; но ты не можешь, ты не осмелишься и пальцем коснуться невинной! Убирайся, говорю тебе! Не желаю больше тебя видеть!

– Что ж, повинуюсь. Не жалуйся на последствия.

Так-то, после долгих месяцев разлуки, встретилась Фанни со своим возлюбленным. Прежде она собиралась, встретившись с ним, воззвать к лучшему, что в нем есть, – к разуму; надеялась своим проникновенным голосом убедить его сойти с опасной тропы. С самого его приезда в долину не раз она пыталась добиться с ним встречи – но он страшился ее влияния: он твердо решился мстить и боялся, прислушавшись к ней, повернуть назад. Но теперь нежданное присутствие его соперника лишило Фанни самообладания и заставило изменить планы. Встреча врагов означала бы гибель – и Фанни приложила все силы, чтобы поскорее избавиться от того, кого все еще любила.

Луи и его спутники направились к шато, а charette с беглецами двинулась в противоположном направлении. По дороге им встретилось немало крестьян, со свирепым торжеством спешащих поучаствовать в разрушении замка – и в этот страшный миг несчастные радовались уже и тому, что ярость восставших направлена не на них. Дорога, по которой они ехали, вилась по узкой долине: с одной стороны возвышалась неприступная гора, с другой бурлил речной поток. Дорога то шла в гору, то спускалась под уклон; камни, оставшиеся от камнепадов, и ручьи, через нее прокладывающие себе путь, делали ее во многих местах почти непроходимой. Оставить деревню позади и выбраться невредимыми – вот был предел их мечтаний; но что это? – прямо на въезде в селение, посреди шумной толпы, спешащей к замку, charette вдруг провалилась в глубокую канаву; одно колесо наполовину соскочило с оси и растеряло все спицы, так что телега сделалась совершенно бесполезной.

Фанни спрыгнула наземь, чтобы осмотреть колесо и понять, есть ли надежда: надежды не было.

– Grand Dieu! [97] Мы погибли! – были ее первые слова.

Мадам де Марвиль застыла, вся дрожа, почти лишившись чувств, зная, что единственная ее надежда спасти сына теперь висит на волоске.

Один крестьянин, в прошлом по-доброму относившийся к Фанни, теперь приблизился, сняв шляпу, словно хотел смягчить грубость своих слов этим вежливым жестом, и заговорил: ему, мол, так не терпится избавиться от дворян, что он готов собственную телегу им одолжить – пусть перегрузят вещички туда и катятся подобру-поздорову! И, не дожидаясь ответа, принялся сам перекладывать вещи из одной телеги в другую.

– Нет, нет! – вскричала мадам де Марвиль и, вскочив со своего места, схватила крестьянина за руку – за миг до того, как тот должен был обнаружить укрытие ее сына. – Мы ничего не примем от наших гнусных врагов! Убирайтесь прочь со своими предложениями! Лучше умереть на месте, чем принять помощь от такой canaille [98] !

Оскорбление взорвало толпу. Ярость мятежников, возбужденная преступлением, к которому они сейчас готовились, бурным потоком устремилась в новое русло. Со свирепой бранью набросились они на несчастную женщину – и выволокли бы ее из телеги, но в этот миг сын ее вскочил из своего укрытия и нанес ближайшему из нападавших сокрушительный удар, чем на мгновение остановил остальных. Мгновение – и селяне с воплями, достойными диких индейцев, вновь бросились на свою добычу. Мать и сына схватили и оттащили друг от друга; крики: «A bas les aristocrats!» [99] —«A la lanterne!» [100] – ясно свидетельствовали о кровожадных намерениях нападавших.

В эту-то минуту появился Луи, чей страх за Фанни превозмог негодование, – Луи, вернувшийся, чтобы ее охранять; и та с криком радости бросилась к нему, моля спасти своих друзей.

– Arretez-vous! [101] – приказал он громовым голосом, перекрыв рев толпы.

Ему повиновались; и что же он увидел? Соперник, гонитель, враг – у него в руках! Ярость воспламенила его черты, а в следующий миг сменилась выражением торжества и неумолимой ненависти. Фанни заметила, как вспыхнули его глаза – и побелела. Она заговорила, дрожа всем телом, но пытаясь сохранять спокойствие:

– Да, как видишь, он здесь. Ты должен спасти его – и свою душу. Избавь Анри от смерти – и возблагодари Бога за то, что избранный тобою преступный путь позволил тебе совершить хоть одно доброе дело.

Несколько секунд, казалось, Луи искал ответ: так в приступе ярости человек ищет рукой на поясе рукоять кинжала.

– Друзья мои, – сказал он наконец, – дайте женщинам уйти, как мы им обещали. А этому юному аристократу можете воздать по заслугам.

– A la lanterne! – раздался дружный рев сотни голосов.

– Только сперва дайте уехать его матери!

Неужто эти слова звучат из уст Луи? И этого человека она любила? Молить его о пощаде – то же, что дразнить тигра в его логове… Вдруг новая мысль промелькнула в уме Фанни; она едва понимала, что говорит и что делает; но мятежники уже выхватили ножи; она же, дрожа от ужаса, почти видела, как кровь товарища ее детских игр льется на мостовую. Не раздумывая, Фанни бросилась вперед и перехватила занесенную руку с ножом:

– Он не аристократ! – вскричала она. – Он мой муж! Убьете ли вы того, кто, забыв о своем происхождении, о чести, о долге, женился на крестьянке – на одной из вас?

И этот крик почти не возымел действия на толпу – однако странно отозвался в душе ее жестокого возлюбленного. Схватив ее железными пальцами за плечо, Луи воскликнул:

– Правда это или ложь? Ты замужем за этим человеком – ты его жена?

– Жена! – Едва это слово сорвалось с уст, Фанни умолкла в ужасе, вполне осознав его значение для Луи – и то действие, какое оно может произвести.

На лице Шомона отражалась неописуемая смена чувств: ярость, порожденная ревностью, на миг накалилась почти до безумия – и вдруг рассеялась без следа. Каменное сердце в груди разом смягчилось. Какое-то новое, жаркое, всепоглощающее чувство хлынуло в душу; он взглянул на ту, которую любил, которую потерял навеки; она, дрожа, стояла перед ним – и к глазам его подступили слезы.

– Не бойся, – сказал он наконец, – не бойся ни за него, ни за себя. Бедное дитя! – ты так молода – нет, тебе не стать юной вдовой! Он останется жить!

Однако усмирить пробужденную страсть толпы к кровопролитию даже для него было нелегкой задачей. Много часов потратил Луи на то, чтобы возбудить крестьян против сеньоров – и теперь вмиг задушить жажду насилия, которую он сам же и выпестовал, казалось невозможным. И все же его энергия и сильная воля преодолели сопротивление. Шомон победил. Он взял под уздцы мула и повел их прочь из деревни. Все молчали: Фанни не знала, что сказать, остальным замкнуло уста изумление. Луи дошел с ними до поворота дороги, скрывшего их от взглядов крестьян. О чем он думал, никто не догадывался; выглядел он спокойным. На повороте передал поводья шевалье, сказал негромко: «Прощайте» – и притронулся к шляпе в ответ на их восклицания. Семья двинулась дальше, а Фанни обернулась, чтобы взглянуть на любимого в последний раз: словно в раздумье, он стоял на том же месте – и вдруг вместо того, чтобы вернуться в деревню, начал взбираться вверх по крутому склону горы, по знакомой тропе, уводящей его прочь от сцены недавних подвигов. Он спешил, словно бежал от погони; несколько мгновений – и скрылся из виду.

Еще немного беглецы прошли в потрясенном молчании и лишь затем дали волю радости: мадам де Марвиль то и дело прижимала к груди сына, тот пылко и нежно благодарил Фанни за спасение своей жизни – а та молчала и лишь горько плакала.